Владимир Бибихин: «Мир для науки это собрание вопросов всех наук»
В предыдущем посте я писал, что в этом году я открыл для себя философа Владимира Вениминовича Бибихина (1938–2004), который утверждал, что «в Средние века недопустимы открытые вопросы; дозволены лишь такие, на которые мысль обязана и готова дать ответ». В своей книге (Бибихин В. В. Мир. Язык философии. — СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2020), написанной по материалам лекций прочитанных на философском факультете в МГУ в 1989 г., он хоть и passim (лат. мимоходом) обратил внимание на роль вопросов в европейской науке и интеллектуальной культуре человека.
«Европейская наука не собрание сведений, где непостижимая истина разменена на мелкую монету. Наша наука держится чудом повторяющейся в каждом новом поколении исследователей, негарантированной способности видеть в каждом факте не ответ, а вопрос. Когда эта способность иссякнет, наука превратится в систему суеверий. Современная наука таким образом существует из настоящего и всегда так существовала; ее вековая постройка стоит на фундаменте новейшего достижения. Научный ум — вещь редкая и чудом продолжающая существовать — по–настоящему вовсе не занят мировоззрением или картиной мира. Это занятие громадного околонаучного пригорода и главное публицистики, продукция которой во много раз превышает научную. Настоящая наука занята не сведением концов с концами, а проблемами. Она начинается с нежелания принимать готовые ответы и живет готовностью взглянуть на любой факт как на вопрос. Она заинтересована в сохранении остроты вопросов, их защите от гнетущей потребности ответить на них или снять их. Наука оберегает остроту проблемы от спешных решений. Можно сказать, что она есть длящееся упорное противодействие навязывающей себя схеме и сохранение непонятной странности факта. Так биология сохраняет себя как наука благодаря тому, что оставляет происхождение видов (и человека) под вопросом несмотря на огромное давление общества, которое в совершенно непропорциональном сравнительно с числом собственно ученых большинстве считает вопрос якобы уже решенным в ту или другую сторону. Мировоззренческий интерес теснит науку со всех сторон, в качестве мифа он тверже нее стоит на ногах. Цельной картины мира требует всё, закругленный смысл напирает как толпа в виде множества социальных и других заказов. Только подлинная наука знает, что в настоящем ясность начал и концов обертывается своим отсутствием. Научное открытие — не снятие вопросов, а усовершенствование их архитектуры, отпадение многих старых, но появление еще большего числа новых, с большей тонкостью, с высшей остротой. С новым открытием здание науки становится чудеснее, необозримее, его идеологический смысл совсем неясным, в целом оно — более проблематичным. То, что некоторые (в сущности немногие) части постройки могут применяться для практических целей, в проблематичности науки ничего не меняет.
Она должна знать, что «логос», понятый в смысле мирового закона, устроен так, что не расшифровывается и при приближении к нему обнаруживает свою непостижимость. Всякое искание — шаг к новому. Маячащий смысл при приближении к нему отдаляется, но, пока идет искание, присутствует как ориентир. Смысл присутствует как отсутствующий и искомый. Способ присутствия «логоса» — ускользание.
Философия невозможна в наше время вне вопроса о технике не потому, что техника важное дело, а потому, что нигде с такой осязаемостью, как в европейской науке, не прояснилась неуловимость «общего смысла» мира и нигде, как в архитектуре вопросов современной науки, не очищено так много места для отсутствующего логоса.
Наука раздвигает пространство для всеохватывающего логоса, но в силу настойчивости и четкости своих вопросов пока остается к счастью наукой и, чтобы такой остаться, оставляет это пространство незанятым. С точки зрения идеологии и мировоззрения здесь проявляется скандальная ограниченность науки. Однако занять пустующее в науке место истины бытия — дело не выше науки, а ниже ее. Наука не опускается до этого ради соблюдения своей чистоты. Именно здесь она совпадает с философией». (С.248–249).
Одним словом «мир для науки это собрание вопросов всех наук» (С. 47).
Еще один любопытный ход в обращении с вопросами можно увидеть в сокращенном отрывке из курса «Витгенштейн», читавшегося Владимиром Вениаминовичем на философском факультете МГУ в 1994–1996 гг. (впервые опубликован в журнале: Res Cogitans № 8. М., 2015).
«Вопрос скорее всего нерешаемый. Тогда обойдем его. Превратим вопрос о причине, по какой одни видят в круге остаток, другие выступ, и по какой я сейчас вижу в круге остаток, а в следующую секунду выступ, в вопрос о возможности: возможно ли в этом круге увидеть другие переходы?».
Здесь прослеживается важный концептуальный ход — в случае столкновения с нерешаемым вопросом, как правило, это вопрос о причинах чего-то, необходимо перевести его в вопрос о возможностях, что позволит увидеть другие грани. Именно этот ход мы практикуем в сообществе Questioning.
В отличие от многих философов, которые, в основном, давали ответы, часто не ставя и не работая с самими вопросами, Владимир Вениаминович специально делает акцент на том, чтобы «… отпустив свой ум на свободу, спрашивать, спрашивать и спрашивать то, что само собой спрашивается» (С.146).
В конечном итоге человек достигает такой актуальной точки, когда, по выражению философа, «впервые перестает узнавать себя и впервые узнает себя» (С. 59).
Ученик Владимира Бибихина Анатолий Ахутин, размышляя о том, что значит человек европейский, определяет его таким образом — это человек, спрашивающий о себе, разыскивающий себя, всегда еще возможный — человек-под-вопросом. Соответственно, ставящий под вопрос: «кто я, спрашивающий?», «как устроен вопрос, как возможен ответ?», «кто тут другие?», «что такое другое — бытие, мир, боги?».
P.S. На сайте выложена как аудиозапись некоторых лекций, так и другие важные публикации Владимира Бибихина